Лещиха.

Через слегка приоткрытую балконную дверь, в комнату проникал прохладный ноч-ной воздух, пахнущий недавним дождём и шум от редких, полуночных автомобилей. Про-никал еле-еле, вкрадчиво, почти не тревожа легкую кружевную занавеску.
Глеб отхлебнул кофе из маленькой чашечки, отставил её на стол и снова уставился в забалконное пространство. Там, лунный глаз, зависший над старой липой, растущей на-против его балкона, лениво, но настойчиво пытался поладить с ярким светом неоновой вывески кафе, расположенного прямо под ним. Вывеска была пёстрая, разноцветная, су-дорожно мигающая, как новогодняя ёлка первым январским утром. А лунный свет просто был. Был мягким, спокойным, и… струящимся. Ну и вечным, разумеется.
Спустя пару минут созерцания того, что Глеб образно счёл неким урбанизационно-вселенским поединком, он вернулся к работе. Ещё один глоток, ещё одна короткая дробь по чёрным клавишам старенькой клавиатуры, ещё одно рождённое и выписанное ощуще-ние.
«А сама река? Приятно щекочущая своими струями твоё мощное тело… Нежно обнимающая, пропуская сквозь себя, поддерживающая, позволяя, словно огромной птице, летать по всем потаённым уголкам, скрытых чужому глазу.»

Короткая пауза, едва уловимый шорох шин за окном, лёгкое дыхание дождя почти различимое в лунном свете, ещё одна клавишная трель…

«Все её изгибы, то плавные, как течение времени, то резкие и каменистые, как ха-рактер вздорной красавицы, всё доступно тебе. Даже то место, под Старым мостом, откуда ты начал отсчёт своей теперешней жизни, место, где сливается река реальная и та, другая река, невидимая. Место, которое по воле случая, ты выбрал для того, чтобы свести счёты со ставшей вдруг абсолютно свободной жизни, свободной ото всего, и от тебя в том числе. Место, где ты сумел сменить свою испитую никчёмную оболочку с бесполезными руками и ногами, на здоровое тело речного исполина. Место, которое ты теперь оплываешь дальней стороной, потому, что так спокойней, оно ведь не простое, мало ли что…»

Уф! Глеб откинулся на спинку, рука сама потянулась за кофейной чашкой. Всё же писать ночью, гораздо правильнее, чем в другое время суток. Никого! Домашние спят, со-седи тоже угомонились, кошка и та, свернувшись в какую-то замысловатую фигуру, видит свой десятый, а может сто двадцать шестой сон. И ты, наконец, один, со своими мыслями, которые ещё слишком живые, чтобы окончательно оформиться и закаменеть; с неясными, оборванными до поры сюжетами; с не распознанными Именами не рождённых героев. Какое прекрасное, волшебное время! Время, когда легко потеряться в окружающем тебя пространстве, потому, что его почти нет, как и законов, которые им управляют, а границы, чёткие и строгие днём, меняются на зыбкое сплетение лунного света и тени. Да и само время перестаёт течь как ему положено, в направлении, указанном стрелками часов, а ме-ряется по звёздам или окружающим запахам.
Глеб бросил короткий взгляд на неоновую вывеску.
Ночью всё другое. Даже мысли тебе в голову приходят другие. Более изящные, бо-лее тонкие и, что самое главное, более правильные. Хотя, чего тут скромничать? Это про-сто истины! Большие и важные, знающие свою цену, и просто горстки мелких, разноцвет-ных вселенских аксиомок. Тут главное поймать это состояние, когда они захотят тебе от-крыться. Поймать, и сидеть себе тихонько, где-то там, между мирами, в абсолютной гар-монии, а они пусть себе вокруг кружатся.
Глеб поднёс чашку к губам.
Тьфу, кофе-то закончился! Вот он, самый главный недостаток кофейных чашечек – слишком уж они малюсенькие! Глеб потихоньку сплюнул прилипшие к языку кофейные крошки и пошёл на кухню, за новой порцией.
Путь пролегал мимо спальни, в которой спала жена, дверь в комнату была открыта, чтобы сквозняком заманить в квартиру ночную прохладу. Промелькнув почти бесплотной тенью мимо спальни, на цыпочках обойдя скрипящую половицу, он проник на кухню. Электричество включать не стал, полная луна за окном давала достаточно света, чтобы ополовинить содержимое турки.
Поставив чашку на подоконник, Глеб открыл холодильник, на ощупь (лампочка в нём не давно не включалась) нашёл блюдце с кусочками сыра, оставшегося ещё с суббо-ты, и тоже поставил к чашке, там, где светлее. Подумал немного над бутербродами, но счёл всю возню с их приготовлением не оправданно суетной, махнул рукой. Сполоснул чашку от гущи, снял с плиты турку.
Турку он всегда хотел медную. Чтобы старую, даже с лёгкой прозеленью где-нибудь в районе ручки, тяжёлую и с обязательным мудрёным орнаментом-вязью на сытых округлых боках. А ручка должна быть деревянная, из гваякового, например, дерева, или даже из слоновой кости, никак не проще. Но такую вот турку своей мечты, он пока найти не мог, поэтому пользовался обычной, бездушной тефалевской.
«Как всё-таки забавно и даже символично, получается», - думал Глеб, наливая ко-фе. Тонкая струйка чёрной, как нефть жидкости, из такой же чёрной турки, перетекает в чашку, призрачную в неявном лунном свете. Смешивается с окружающей мир темнотой, с запахом дождя и цветущей липы, закручиваясь в лёгкую, чуть искрящуюся спираль… За-хватывая с собой, в этот маленький водоворот, частички окружающего пространства… Искажая привычные очертания знакомых вещей… Всё сильнее и сильнее… Всё быстрее и быстрее…
Всё глубже и …

Глебу снился сон.
Он стоял на макушке высокого кряжистого холма, сплошь заросшего цепким кус-тарником и редкими раскидистыми сосенками. У подножия холма лежал город. Вернее Город, вот так, с большой буквы. Глеб частенько воспринимал слова так, как они выгля-дят на бумаге, поэтому «город» и «Город», были для него совершено разными понятиями. Так вот, внизу раскинулся Город.
Город был небольшой, явно не современной планировки, с кривыми улочками, возникающими неизвестно где и уводящими неизвестно куда. Уютный, в основном одно-этажный и пустынный. Причин запустения Глеб не знал, но даже не удивлялся отсутст-вию людей на улицах, несмотря на стоящее в самом зените солнце. Это было не важно, а Глеб давно умел уходить от понимания не нужных ему мелочей.
А вот важным в этом сне было то, что Глеб собирался летать. Не на самолёте, не на воздушном шаре, даже не на параплане. Он просто собирался летать, безо всяких к тому приспособлений, как уже не раз делал в этом сне. Для этого ему не нужен был ни разгон, чтобы набрать скорость, ни высота, чтобы сразу раз… и бездна под ногами. В этом сне он просто летал. Ведь это на самом деле не сложно! Нужно только понять, что воздух может поддерживать тебя, довериться ему, открыться, и он не подведёт!
Глеб хорошо помнил, как в детстве учился плавать. Тогда родители уверяли, что вода плотная, что на неё можно лечь, и она будет держать, а потом и сам не заметишь, как поплывёшь. Но разве может пятилетний малец сообразить, как такое может быть? И дол-гое время у него ничего, кроме брызг, произведённых неумелыми руками и ногами, не по-лучалось. До определённого момента, конечно.
Другое дело сон, тут как-то сразу всё было ясно. Нужно точно так же как в детстве на воду, лечь на воздух, неспешно, без суеты, не особо задумываясь над самим процессом. А дальше уже совсем просто, куда желаешь, туда и летишь. Главное – это именно дове-рить себя воздушному океану, а вот это у Глеба не всегда получалось.
Иногда, для пущей наглядности, он представлял, что рядом с ним находится некое маленькое, невидимое облачко, которое нужно оседлать. Даже делал руками загадочные (если посмотреть со стороны) пассы, словно желая взбить его до нужной степени мягко-сти и летучести. А порой всё получалось просто и легко, безо всяких ухищрений.
Там, во сне, он понял истинное значение слова «воздухоплавание».
Вот и сейчас, всё вышло очень просто. Не раздумывая над последовательностью действий (а это очень важный момент!), Глеб глубоко вздохнул, зачем-то втянул живот, и слегка сжав тонкие губы, пружинисто подпрыгнул вверх, переводя при этом тело в гори-зонтальное положение. Словно плюхался на надувной матрац на море.
Получилось. Глеб завис в метре над песчаной полянкой, на которой стоял, и поти-хоньку привёл дыхание в привычный ритм. Успокоился. Расслабился. И устремился вверх.
Сказать, что ощущения от полёта были непередаваемыми – это ничего не сказать. А Глебу говорить хотелось. Много, ярко, красочно, с живописными примерами, теша свою поэтическую душонку. Ещё хотелось петь, что-нибудь бессмертное, оперное, или хотя бы просто кричать, но чтобы во всё горло. И всё оттого, что сила, переполнявшая Глеба, была настолько велика, что если не давать ей выхода, хотя бы такого простого и доступного, то можно было просто лопнуть, рассыпаться на маленькие солнечные брызги, как огромный, радужный мыльный пузырь.
Такое состояние у Глеба бывало и в обыденной жизни, когда после нескольких случавшихся подряд бессонных ночей, проведённых над очередной рукописью, он, нако-нец, отсыпался. Тогда тоже, всё вокруг искрилось, тело было пружинистым и легким, а голова светлой и полной новых идей.

Город остался далеко внизу. Мелькнул где-то сбоку размазанным чернильным пят-ном и исчез. Но Глеб туда всё равно не собирался, когда-нибудь в другой раз, когда при-дет время, но не сейчас. Ведь куда интереснее просвистеть над маленькой сосновой ро-щицей, почти задевая вершинки, мягкие, распушившиеся под жарким солнцем. Про-скользнуть по лабиринту волнующего запаха хвои, этого запаха вечного праздника. И взмыть свечкой над речным перекатом, искрящимся и деловито журчащим. Пролететь быстро-быстро, как только возможно, не из-за жажды скорости, а от неуёмного желания охватить всё вокруг, вобрать в себя, прочувствовать и запомнить, потому, что когда ещё придётся… Когда ещё этот сон придёт снова…
Сделав несколько кругов над рощицей, Глеб заметил чуть в стороне, в низине, не-большое озерцо или запруду, едва заметную среди густого берегового подлеска. На неко-тором отдалении от водяной глади, были разбросаны несколько домиков, отстоящих друг от друга на приличном расстоянии. «Наверное, всё-таки запруда», - решил Глеб, рассмот-рев у самого берега нечто, напоминающее водяную мельницу. Но сооружение была на-столько ветхим, что сказать о его назначении что-нибудь более определённое отсюда, с высоты птичьего полёта, было сложно. Глеб поднялся чуть выше, желая сменить ракурс, но всё равно ничего не увидел, плотная растительность вокруг запруды мешала обзору.
Решив, что с мельницей, так же как и с Городом, он разберётся в другой раз, Глеб повернул обратно.

Момент пробуждения, Глеб уже научился предчувствовать заранее. Полёт понем-ногу становился совсем другим. Не хуже, нет, просто переходил в иное состояние. Уже не хотелось стихий и буйства, а хотелось чего-то совсем, совсем тихого, чего-то, что сидит внутри тебя, не высовывается, не распихивает никого локтями, торопясь в первый ряд, хо-тя по силе своей, ничуть не уступает десятку другому везувиев. Того, что уравновешивает твой внутренний сумбур, привнося покой и гармонию, пусть даже ценой некоего зазем-ления.
Последние метры Глеб пролетал совершенно расслабленным, как спящая кошка, умиротворённым и успокоенным. После таких «летающих» снов, ещё целых несколько дней, он чувствовал в себе некую тайну, какое-то ожидание чуда. Ожидание реальное, почти осязаемое, окрашенное ощущением почти пойманной мечты, или чего-то иного, не менее важного.
По какой-то странной своей прихоти, Глеб всегда возвращался на то место, откуда взлетал. Хотя куда интереснее было бы проснуться в тот момент, когда летишь во весь опор к звёздам, а этот голубой шарик находится уже ой как далеко позади! Или ухнуть с высоты в самый глубокий омут в речке. Но таких экспериментов он пока избегал. Вдруг что не так случится? Поэтому пока всё было как в Луна-парке, на аттракционах. Взлетел, полетал, приземлился. Строго в рамках, ограниченных одним сном.
Вот и сейчас Глеб мягко опустился на песчаную макушку холма, успокоено вдох-нул полной грудью свежий сосновый воздух.
И проснулся.

_________________
Человек жив только до тех пор, пока он может идти вперёд, пока в нём есть жажда новых знаний, есть тяга к совершенству. Иначе конец неизбежен. Человек умирает тогда, когда достигает того, что он считает своим пределом.

Ещё не открыв глаза, Глеб понял, что что-то не так. Чувствовал он себя вполне отдохнувшим, ничего не болело, но тем не менее, что-то было не так. Что-то тонкое, едва уловимое... А тут ещё этот сон. Он как крепкий транквилизатор сглаживал реальность, ус-покаивал, не давал ни малейшей возможности всяким внешним тревогам, просочиться вовнутрь.
Глеб потянулся, окончательно пробуждая тело и заставляя работать голову.
Запахи! Воздух в комнате был совсем не таким, каким был изо дня в день, на про-тяжении всей его взрослой жизни. Обычно, по утрам, вместе в первым осознанным вдохом, Глеб ощущал запах кофе, завтрака и этот сложно сплетённый, но такой узнаваемый, запах недавно покинутого душа. Вместе с этими привычными запахами, шли и привычные звуки. Жена, тихонечко колдующая на кухне, дети, собирающиеся в школу, закрываемая входная дверь. Всё обыденно, узнаваемо и предсказуемо ещё до момента сверше-ния. Но сегодня всё было не так.
Во-первых тишина. Не просто отсутствие бытового шума, а тишина вообще, тишина, как самостоятельная форма бытия. Вокруг было так тихо, что при желании можно было бы услышать шуршание крыльев ангелов, если бы им вздумалось сюда заглянуть. Ни гула автомобилей, ни звуков, идущих от стен соседних квартир, не было вообще всей этой пыльной какофонии, свойственной мегаполису.
Во-вторых, запахи, родом из такого далёкого прошлого, что утратили в памяти Глеба даже свои тени. Зато оставили корни: крепкие и здоровые, из которых могли возродиться при первом удачном случае.
Глеб открыл глаза.
Он лежал на большой деревянной кровати, в совершенно незнакомой комнате. Чужой комнате, подумал было мужчина, но осёкся. То, что он здесь никогда не был, не вызывало у него не малейшего сомнения, но и назвать её чужой, он тоже отчего-то не мог. Странное дело! Глеб потихоньку попытался разобраться в своих ощущениях, разглядывая при этом свою спальню.
Комната была большая и светлая. Стены... Надо же! Стены были деревянные, не бревенчатые, а обшитые вертикальными, старательно подогнанными друг к другу, узкими дощечками. На одной из стен размещались два высоких окна, с массивными рамами и широкими подоконниками тёмного дерева, тонко контрастирующими со светлыми ажурными стенами. Ни штор, ни занавесок на окнах не было, ничего не мешало смотреть сквозь чисто вымытые стёкла, на утренний лесной пейзаж.
В углу, рядом с окном, стояла конторка, с призывно откинутой крышкой. На столешнице находилась чернильница, с воткнутым в неё страусовым пером, и массивное пресс-папье, с малахитовой, по крайней мере зелёной с прожилками, ручкой. «Скорее для бутафории, или как элемент дизайна», - решил для себя Глеб, поскольку разглядел по соседству чёрный ноутбук. Над конторкой висела акварель, с каким-то лунным речным пейзажем, в меру разбавленный камышами, ряской и прочими атрибутами жанра.
Справа от Глеба, во всю сену, был книжный шкаф, до отказа, безо всякой системы и порядка, набитый разномастными книжными изданиями, разных эпох, стран и, судя по корешкам, разных направлений литературы.
«Интересненько!», - резюмировал Глеб, бегло просматривая книжные ряды от пола, покрытого белым длинноворсным ковром, до высокого сводчатого потолка, увенчанного трёхъярусной люстрой, чьё готическое происхождение не вызывало никакого сомнения.
Не заметить того, что над отделкой комнаты трудился грамотный дизайнер, и воз-можно не один год, было не возможно. Как и того, что его заказчик явно не комплексовал по поводу абсолютного отсутствия у себя вкуса в целом, и того, как такая «отделка» будет воспринята окружающими его людьми или гостями, в частности. Вся «спальня» напоминала собой тщательно проработанную, до самых мельчайших нюансов и деталей, мешанину стилей, от которой должно было покоробить любого, хоть мало-мальски образованного человека.
Глеб хмыкнул. А вот его чего-то не коробило. Вот как бывает-то! Глаз всё оценивает, разум критикует, а сердце, как ни странно, радуется.
Устав пялиться на готическое недоразумение на потолке, мужчина перевёл взгляд на четвёртую стену, у себя за изголовьем. Правда, для этого пришлось изрядно запрокинуть голову, но вставать с удобной кровати пока не хотелось.
Как и следовало ожидать, и там без сюрпризов не обошлось. Прямо по центру стены, ровно над подушками, из стены торчала довольно внушительных размеров, кошачья голова. Вернее она не торчала, а была прибита к лакированной дощечке, которая в свою очередь, висела на стене. Обычного звериного оскала, какой любят придавать своим работам таксидермисты, у головы не было, зато был презрительно задранный подбородок, и вызывающий взгляд песочно-зелёных глаз. А может просто так показалось Глебу, поскольку он смотрел на неё снизу вверх, да ещё неудобно вывернув свою собственную, лохматую со сна.
Размяв затёкшую шею, Глеб сел на кровати. Тайны тайнами, а завтрак пока никто не отменял, по крайней мере его собственный желудок. А раз хозяина дома поблизости нет, о кормёжке придётся заботиться самому.
Поискав под кроватью тапочки, но так их и не найдя, мужчина поднялся, одёрнул майку и заправил её в старые, «домашние» джинсы, на случай, если в доме всё же кто-то есть, и пошёл к двери.
Кухня нашлась неподалеку от спальни, в конце коридора, сразу за лестницей, ведущей куда-то наверх, видимо на второй этаж. То, что это была именно кухня, можно было лишь утверждать с большой долей вероятности, но никак не быть полностью в этом уверенным. Да, кухонная плита там была, и даже не одна, и шкафчики-полочки с банками-припасами тоже имелись. Но что касается остального, то и тут приложил руку великий безвкусный гений хозяина дома.
Бегло осмотревшись, Глеб подошёл к маленькому очагу, сложенному из крупных булыжников, осторожно потрогал ладонью рабочую плиту — горячая! А дальше всё пошло как-то само, почти без участия, по крайней мере осознанного, со стороны гостя. Открыть чугунную заслонку, поворошить еле тлеющие угли лежащей поблизости кочергой, добавить несколько маленьких поленьев. Распахнуть дверцы висящего над очагом шкафчика, достать банку с кофе, сахарницу и маленькую стекляшку со специями. Из ниши в стене, скрытой от постороннего взгляда неприметной занавесочкой, выудить большую медную джезву. Старую, покрытую витиеватым орнаментом или какими-то незнакомыми рунами, проступающими сквозь зеленоватый налёт, более сильный возле деревянной ручки. Заправить её и любовно уместить на заботливо выровненный, горячий песок, засыпанный в специальное углубление на плите булыжного очага. И время от времени неторопливо помешивать, неизвестно как появившейся в руке ложечкой, растущую ароматную гриву.
Через час, Глеб уже завтракал на веранде. Его благодушное настроение позволило ему простить неведомому хозяину не только его отсутствие, но и даже охоту на диких бродячих котов. «В конце концов», - решил гость, отправляя в рот маленький кубик мягкого янтарного сыра и жмурясь от удовольствия, - «значит так было нужно. Не будет же человек, так тонко разбирающийся в сыре, устраивать сафари на своих камышовых угодьях, безо всякой к тому причины?»
Глеб сделал ещё глоток. Кофе был великолепен уже сам по себе, а на свежем воз-духе, на природе, которая начиналась прямо здесь, сразу за перилами веранды... Мужчина прислушался к своим внутренним ощущениям, привычно пытаясь разложить их на составляющие, но через какое-то время понял, что ничего не может сделать. Не выделялось, не отрезалось, не отщипывалось... Зато было полное, неспешное чувство гармонии. Не те короткие мгновения, которые он умудрялся обычно отхватить от своих буден, а постоянное, плавно текущее, как равнинная река. И такое же полноводное.
Опустевшая чашка была вновь наполнена, благо джезва большая, кофе хватит надолго. Можно хоть целый день сидеть вот так вот, и смотреть вперёд, на песчаную тропинку, убегающую со двора в лес, слушать тихий шёпот листьев, обонять ветер. Расплетать запахи, из которых он свит: запах тёплой пыли, разнотравья, речной воды, запах сухого, звенящего камыша... Или смотреть дневное представление в вечном театре Солнца и Тени. Наблюдать за причудливыми образами, сотканными многомиллионной лиственной армией.
Плюх!
Кофе выплеснулся из чашки на стол, рука Глеба мелко задрожала, настолько рез-ким и внезапным был переход от расслабленного состояния до реальности.
Среди вольготно разросшихся кустов и молодого подлеска, блуждающий взор писателя внезапно различил направленный на него в упор, немигающий прямой взгляд.

_________________
Человек жив только до тех пор, пока он может идти вперёд, пока в нём есть жажда новых знаний, есть тяга к совершенству. Иначе конец неизбежен. Человек умирает тогда, когда достигает того, что он считает своим пределом.

Да, кофе - напиток богов. Я заметила, что каждом рассказе и романе, есть кофе. ОН всегда описан с такой любовью, что хочеться пойти и заварить себе тоже кофе. Разделяю вашу любовь к этому напитку. А продолжение рассказа будет??

Конечно! Это же только начало!

_________________
Человек жив только до тех пор, пока он может идти вперёд, пока в нём есть жажда новых знаний, есть тяга к совершенству. Иначе конец неизбежен. Человек умирает тогда, когда достигает того, что он считает своим пределом.