Лещиха.

Убрав на кухне, Глеб решил последовать совету старика и начать обживаться на новом месте. Ведь он даже дом не обошёл, не говоря уже об окрестностях! А может удастся что-то о хозяевах разузнать? И почему он не спросил об этом старика? Раз он местный житель, то наверняка всех в округе знает. Вот дурында! Одной бы заботой меньше стало. А то ситуация какая-то странная выходит: он живёт в чужом доме, пьёт чужой кофе из чужих чашек и спит на чужих кроватях. А если это как в сказке про Машу и медведей?
Глеб вышел из кухни и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Рядом с ней, в маленьком закутке он разглядел дверь и толкнул её. Дверь была не заперта и легко открылась. За ней было темно и пахло плохо проветриваемым помещением, в точности как у бабки в чулане, где она хранила припасы на зиму. Не став заходить внутрь, писатель вернулся к лестнице, и пошёл на второй этаж.
«В таком светлом помещении, хорошо бы росли комнатные растения» - подумал Глеб, осматриваясь вокруг. Комната наверху действительно была большая и светлая, с начищенным паркетным полом и огромным, во всю стену окном, в котором была стеклянная дверь на балкон. Балкон тоже был большим. Не таким, как в Глебовой девятиэтажке, а «парадный» балкон, с ажурными колоннами, всяческими арабесками и лепными перилами. И вся комната, даже скорее зала, была торжественной и ожидающей. Глеб улыбнулся ходу мыслей: комната, которой в обычные дни никто не пользуется, но которая ждёт своего часа. Когда приедут гости, когда будет играть альт и флейта, когда в хрустальной люстре зажгут свечи. Вот тогда и настанет её час — час Праздника.
Направо и налево от Ожидающей залы вели две двери, скрытые тяжёлыми, цвета топлёного молока, портьерами. Глеб пошёл вправо, и не пожалел.
За дверью оказался кабинет. Большой стол с лежащими в беспорядке книгами; уютно выглядящий диван с дутыми кожаными подлокотниками, журнальный столик. И кресло! Оно сразу привлекло к себе взгляд писателя и буквально заставило подойти поближе.
Кресло было деревянное, довольно старое, сплошь покрытое искусной резьбой. Всё, от затейливого орнамента на сидении, до голов драконов, в виде которых были сделаны подлокотники; от толстощёкого лика, видимо символизирующего Солнце, венчающего спинку, до надувших губы ангелочков или амурчиков, обиженно отвернувшихся друг от друга, наверно недовольных своим местом под Солнцем. Тончайшая вязь символов, знаков, рун, иероглифов.
«Какая странная смесь!» - подумал Глеб и провёл рукой по спине ручки-дракона. Дерево оказалось гладким и тёплым, его было приятно касаться и не хотелось прерывать этот установившийся тактильный контакт.
Глеб опустился в кресло. Удобно! Будто и не деревянное вовсе. Он немного поёрзал на сидении — совсем не жёстко. Положил руки на головы своих драконов. Закрыл глаза.
Летом, родители частенько отправляли его к бабушке в маленький, затерявшийся среди степи, посёлок. Неподалёку от него протекала речушка, настоящая Мекка для местной детворы. Какие могут быть домашние хлопоты, выдумываемые скучными родителями и прочими родственниками? Какие школьные задания на лето? Когда есть эта свежая, искрящаяся на солнце, камышово-песчаная лента желанной прохлады? Когда там можно проводить очередной день своей каникулярной жизни - день-Праздник, день-Вечность, день-Счастье! Это то святое место, где каждый легко находил себе занятие по душе: кто плескался на длинной песчаной косе, кто сидел с удочкой над Бабьим омутом, кто ловил раков в траве или корнях старой осоки. Это место, куда хотелось бежать ещё до первых сонных петухов, по тёмной, предрассветной тропе, сбивая с придорожных кустов чертополоха холодную росу. Чтобы ещё до зари, задыхаясь от бега и собственной отчаянной смелости скатиться по горбу Большого холма, заросшего редкими, плешивыми островками ковыля, проскочить тёмные пещеры Малого кряжа (вдруг там кто-то прячется!) и через узкую полоску ивняка выбежать на косу. Остановиться. И вдохнуть эту текущую секунду твоей жизни, пусть пока по-детски, неумело. Запомнить навсегда хоть это малое, из чего состоит твоя персональная Вселенная: лёгкая дымка над гладью воды, запах реки, далёкий крик первого петуха.
Детство у него было счастливое и беззаботное, теперь Глеб это понимал и берёг свои воспоминания трепетно и ревниво. Именно к ним он обращался во время написания своих книг, когда хотел привнести в текст немного щемяще-недостижимого, но светлого, чувства. Или когда не хватало какой-нибудь краски, или тонкого, трудноразличимого запаха, который обязательно должен быть на страницах, потому, что пишет он, а для него это важно. Конечно, всё это он брал внутри себя, взрослого уже человека, умеющего грамотно разбирать свои реакции на простые составляющие. Но корни-то оттуда! С тех времён, когда ещё нет опыта, но есть великое искусство жить сегодняшним днём.
- Артц! Тцхеле тукано!
Так ругался старый чабан, отдельный персонаж его воспоминаний. Одно лето он пас своих овец возле Большого холма, на участке от старого колодца, до косы, куда водил отару на водопой. Но ругался он редко, только когда несмышлёный ягнёнок забирался в самую чащу терновника и не мог сам выбраться, или на поселковых собак, лающих на него всю дорогу до магазина, где можно было отовариться хлебом и папиросами.
В то лето все его приятели куда-то подевались, было скучно, и Глеб, не заметно для самого себя, прибился к чабану. То помогал перегонять отару, то ходил за водой, да мало ли хлопот с пятью десятками блеющих голов?
Чабана звали Агдам, он был стар и насквозь пропитан запахом овчины, сыра и табака. Но рядом с ним было удивительно спокойно.
Глеб тряхнул головой, прогоняя подступившую было дрёму. Растёр ладонями лицо, потянулся, приходя в себя. Бегло осмотрел лежащие на столе книги.
Одна из них была открыта где-то посередине, между страницами лежала закладка — сплетенная из разноцветных ниточек лента. Глеб пододвинул книгу поближе и стал читать.
«Также полезно бывает неспешно прогуляться по свежесозданному миру, подышать воздухом его, осмотреться вокруг. И довольно часто такое любопытство бывает вознаграждено: ты сможешь рассмотреть многие вещи, которые принёс в свой мир неосознанно, которые явились из твоего сознания помимо разума твоего. Иногда это вещи хорошие, которых надлежит оставить, после обязательной описи и инвентаризации. Некоторые же вещи надобно немедля извести прочь, поскольку они есть злокозненные порождения невежества твоего. Также находятся существа и явления преждевременные, которым не пришло ещё время родиться. Их нужно внимательно осмотреть и уже потом принимать решение: если оно благое, то оставить и приглядывать, как развивается. Если дурное — то уничтожить и чистить душу свою, породившую такое непотребство.»
Глеб удивлённо посмотрел на обложку. На толстой, мягкой выделки коже, было сделано псевдо-золотое тиснение: «Пособие начинающему писателю-демиургу». На обороте было начертано затейливой типографской печатью: «под. ред. кфн. дмн. Марчовиуса Е. Н.».
Хмыкнув, Глеб наугад открыл книгу.
«Хвосты лисьи, нужно развешивать аккуратно, чтобы они издалека привлекали внимательного читателя. Но и много их быть не должно, иначе пропущены будут неизбежно. Рядом с хвостом, обязательно должен быть ход в другое прочтение — или скрытый, или явный, на усмотрение пишущего. Вешать же лже-хвосты занятие недостойное и осуждаемое. Раз не можешь довести нить до конца — не берись! Ничего, кроме недоверия к себе не получишь.»
Глеб перевернул ещё несколько страниц.
«Развивая шаг за шагом мир свой, непозволительно забывать об очищении души своей. Дело это представляется крайне важным, поскольку сам писатель от трудов таких бывает ослаблен духом и подвластен всяким иппохондриям. А на этой почве возможны разные пространственные искажения и основополагающие ошибки. Такой мир становится громоздким, неудобочитаемым и негармоничным. А соответствие сотворяемого мира вселенским гармониям — есть очень важная составляющая успеха.
Две стихии будут доступны тебе на первом этапе: вино и огонь. Вино, приготовленное в согласии с трудами отца Порфирия из Ядоги, ставшие уже каноном в сей области. Путь этот, при кажущейся простоте, столь же действенен, сколь и опасен, ибо силы чужие, которые потревожены могут быть, слабости твоей не потерпят. И вреда здесь может быть гораздо больше, чем пользы, чему примеров скорбных немало есть.»
Глеб отложил книгу. Странные слова, прочитанные только что, ещё крутились в голове. Странные, но до удивления правильные, по крайней мере, живые и настоящие. Рыжие хвосты, развешанные яркими тряпками на знаковых деревьях в нужных местах; очищающий огонь и вино, успокаивающее утомлённую душу. Всё это непонятным образом находило отклик у Глеба, казалось незыблемым, давно знакомым и оттого вполне естественным.
Перед тем как продолжить обход дома, он вышел на «парадный» балкон, на воздух и немного постоял, приводя мысли в порядок. День едва перевалил за свою серединку, было тихо и пахло далёкой большой водой. Писатель попробовал разглядеть сквозь заросли проблеск реки или пруда, но не смог. Песчаная тропинка, уводящая от дома, терялась уже за первыми ивовыми кустами, напрочь отсекая всякую попытку проследить её путь. Удивительно, но Глеб только сейчас заметил, что участок вокруг дома был никак не огорожен. Да и участка-то никакого не было, по крайней мере, в том смысле, в каком это принято понимать. Просто большая поляна с расположенным на ней домом, от которого растекаются, едва заметные в жёсткой степной траве, тропинки. Или он ошибается? Ведь пока что он видел дом только со стороны веранды, куда выходил завтракать, а что находится с других сторон здания?
Глеб вернулся в дом, пересёк залу и двинулся в противоположную от кабинета, неисследованную ещё сторону. За портьерой обнаружился длинный коридор с высоким потолком и светлыми крашеными стенами; зелёная ковровая дорожка делала шаги практически бесшумными. Все двери, выходящие сюда, были закрыты, но Глеба это мало интересовало. Ведь он просто решил обойти дом, чтоб хотя бы примерно представлять его планировку, а не обыскивать все встреченные на пути комнаты.
В самом конце коридора, в его торцовой стене, была такая же дверь, как и все остальные. Глеб решил, что это ход на лестницу, по которой можно было бы спуститься на первый этаж или подняться на чердак. Но он ошибся.
Дверь была не заперта, латунная ручка легко повернулась, и перед писателем открылась комната. Она была практически пуста, из всей мебели было лишь видавшее виды кресло-качалка, расположенное напротив окна, и низенький журнальный столик, стоящий рядом. Ничем не примечательная, явно не жилая комната. Ничем, кроме одной маленькой детали.
За единственным её окном пылал закат.
Не веря своим глазам, Глеб подошёл к подоконнику и прижался лбом к стеклу, словно его твёрдость могла удержать ускользающую от понимания реальность. Но всё было по-прежнему. Спелое закатное солнце застыло над большим каменистым холмом, поросшим редкими низкорослыми сосенками. Длинные причудливые тени накрыли Город, расположенный у его основания. Тот самый, из сна, с безлюдными кривыми улочками, начинающимися неизвестно где и уводящими непонятно куда. Старый Город был как на ладони, окрашенный закатом в цвет, которого нет в палитре ни у одного художника, потому, что не научились ещё художники смешивать вечернее солнце с гранитом зданий, черепицей крыш и пахнущим липкой сосновой смолой ветром, играющим в старых флюгерах.
В задумчивости Глеб плюхнулся в кресло-качалку. Странно получается! Несколько минут назад, когда он находился на балконе, был полдень. А сейчас? Куда делись добрые десять часов его жизни? У Глеба пересохло во рту. Не отрывая взгляд от закатной картины за окном, он, не осознавая своих действий, пошарил на журнальном столике, как если бы был дома. Рука наткнулась на бутылку. Рядом обнаружился и стакан из толстого розоватого стекла. Выдернув пробку, Глеб налил половину стакана и осторожно понюхал. Пахло вполне приятно, правда разобрать, что это за напиток, писатель так и не смог. Не раздумывая, он сделал большой глоток.
Горло тут же обожгло огнём, из глаз брызнули слёзы. То, что напиток по крепости мало чем уступал спирту, было очевидно. Но вскоре жжение во рту прекратилось и Глеб смог разобрать стойкий аромат травяного букета: полынь, чабрец и несколько более слабых, а потому трудно различимых запахов. А ещё через некоторое время он почувствовал, как приятное тепло разлилось от желудка по всему телу. Отчего-то вспомнились строчки из книги, которую он читал в кабинете: об отце Порфирии из Ядоги, о лисьих хвостах и очищении души вином и огнём. Наверно тогда испытываешь такие же ощущения. После недолгого колебания Глеб налил себе ещё порцию. На этот раз он смог разобрать, что напиток был не так крепок, как ему сперва показалось, а просто настоян на горьком стручковом перце; достаточно было посмотреть бутылку на свет, чтобы убедиться в правильности этого предположения.
Постепенно спиртное начало действовать, Глеб расслабился и отбросил все мысли, ворочавшиеся в голове. Вернее, просто позволил им заниматься тем, чем им хочется, в обмен на свою безучастность в мыслительном процессе. А мысли выделывали совершенно замечательные кренделя. Не сдерживаемые здравым смыслом, на первый план вылезли обрывки множества легенд, историй и суеверий, которые Глеб, как человек пишущий мистику, регулярно почитывал. Всё, что хоть чем-то напоминало ситуацию, в которую он попал, или могло предположить дальнейшее развитие событий, медленным водоворотом кружилось вокруг. А в том, что все недавние события, участником которых он стал, пахнут как минимум не материалистическим восприятием мира, он уже не сомневался. Здесь пахло так же, как от страниц его книг, причём этот аромат был не под силу даже самым лучшим нюхачам мира. Это запах-приманка для распалённого воображения, бегущего тропой охоты, жаждущего новой добычи.
Третий глоток спиртного привёл Глеба в совершенно волшебное, расслабленное состояние. Почти нирвану, но только в его, Глебовом понятии. В голове стало воздушно и легко, всё окружающее воспринималось совершенно отстранённо, но при ясно и холодно работающем рассудке. Мозг молниеносно перерабатывал поступающую информацию, а сердце ему в это не мешало, не отвлекало нервными пустяками и страхами, а лишь исправно прокачивало насыщенной кислородом кровью. И это дало свой результат! Калейдоскоп сомнительных и непроверенных фактов и догадок, домыслов и суеверий потихоньку замедлил свою карусель, все стёклышки замерли и показали узор, в котором вполне можно было найти смысл. Глеб хмыкнул. Интересное кино выходит!
Посидев ещё немного, писатель решительно поставил стакан на столик и встал. Неплохо бы проверить свои предположения.
Покинув комнату, Глеб вернулся в Ожидающую залу, и, не снижая шага, вышел на «парадный» балкон. Солнце по-прежнему было в зените, тучные воробьи суетливо прыгали по песчаной тропинке, уводящей от дома. Едва заметный ветерок легко нёс запах близкой воды.
Глеб удовлетворённо ухмыльнулся, глубоко вдохнул и, прикрыв веки, подставил лицо солнцу. Через несколько минут он пришёл в себя, потёр пальцем нос, о чём-то глубоко задумавшись, и снова сорвался с места. Выйдя на середину Ожидающей залы, он остановился, ориентируясь по сторонам света. Балкон был на юге, у него за спиной; справа, на востоке — дверь в коридор и соответственно в Закатную комнату. Слева кабинет и выход на лестницу, ведущую на первый этаж. А спереди, на севере? Что там?
Писатель прошёл вперёд и коснулся пальцами глухой стены Ожидающей залы. Стена была шершавая, прохладная и твёрдая. Никаких намёков на дверь, арку или хотя бы нишу. Но она должна быть! По Глебовой теории здесь просто обязано что-то быть!
Мужчина провёл пальцами по штукатурке, вверх, вниз, влево... та же твёрдость, та же прохлада камня. Задумавшись, Глеб двинулся в сторону Закатной комнаты, неосознанно ведя рукой по стене, как в детстве по дощатым заборам трещал срезанной ивовой палкой. И вдруг... Вдруг он почувствовал, что холод под пальцами сменился на едва заметное тепло. Вот оно! Дверь! Без ручки, без замка, искусно замаскированная под стену, почти не заметная, потому, что находилась в тени от света, идущего с Парадного балкона.
Не раздумывая, Глеб толкнул дверь вперёд, уже зная, что его ждёт.
За окном стояла ночь, вернее раннее утро. Писатель прошёл по предрассветной комнате, положил руки на прохладный подоконник и устремил взгляд в ночь.
Небо было ясное, света от луны и ещё ярких утренних звёзд было достаточно, чтобы осветить широкую просёлочную дорогу, ведущую сперва чуть вниз, вдоль красных головок чертополоха, а потом наверх, на покрытую проплешинами ковыля верхушку Большого холма. За которым, как знал Глеб, прячется Малый кряж с таинственными тёмными пещерами, охраняющий выход на отмель, поросшую молодым ивняком.
Глеб удовлетворённо вздохнул, постоял ещё немного, любуясь на светлеющее на востоке небо, и покинул комнату.
Зажмурив глаза от встретившего его яркого света, мужчина сбежал по ступенькам вниз, насвистывая что-то из бессмертных итальянцев, рванул дверь в чулан и наощупь, словно зная где что лежит, выудил пыльную винную бутылку, залитую красным сургучом. Осмотрел её, поразмыслил и выудил ещё одну. Заскочил на кухню, сложил бутылки в ивовую корзинку с крышкой, добавил туда половину головки твёрдого сыра, брынзу и по пучку кинзы и базилика. Туда же отправилась буханка белого хлеба и нож.
А ещё через несколько минут, Глеб довольно бойко шёл по песчанной тропинке уводящей от дома.
Путь его лежал в сторону леса.

_________________
Человек жив только до тех пор, пока он может идти вперёд, пока в нём есть жажда новых знаний, есть тяга к совершенству. Иначе конец неизбежен. Человек умирает тогда, когда достигает того, что он считает своим пределом.